– Я прикрою! – Кабанов обрушил на голову ближайшего пирата такой удар, что у карабина отлетел приклад.
Швырнув ставшее бесполезным оружие в другого разбойника, Сергей выхватил шпагу и успел парировать выпад сэра Джейкоба. Клинки замелькали в воздухе с невероятной быстротой. Левой рукой Кабанов пытался дотянуться до револьвера, однако темп боя был настолько высок, что ему это никак не удавалось. Пиратский капитан оказался очень серьезным противником, а десантник потерял много крови и сил, и они сражались на равных.
Воспользовавшись кратким замешательством пиратов, Гена проскочил мимо сражающейся пары, сбил подвернувшегося флибустьера и остановился у заветного люка, поджигая короткий фитиль. Пираты поняли смысл его действий, и несколько выстрелов раздались почти одновременно…
Краем глаза Кабанов увидел, как форма его напарника окрасилась кровью, и тут же сам почувствовал холодный укол под сердце. Десантник инстинктивно отпрянул, и сэру Джейкобу не хватило длины руки, чтобы закончить удачный выпад. Фрейн мгновенно бросился вперед, но Кабанов увернулся, парировал удар и нанес свой.
Шпага пронзила сэра Джейкоба насквозь и вышла чуть выше выреза на кирасе. Гроза Карибского моря застыл. В его глазах читалась не столько боль, сколько изумление. Через секунду он стал медленно валиться, и на палубу рухнул уже труп.
Кабанов наконец-то выхватил револьвер и, заметив, как умирающий Грушевский все-таки столкнул бомбу в люк крюйт-камеры, трижды выстрелил в набегающих пиратов. Еще тремя торопливыми выстрелами он уложил трех оставшихся вблизи и получил небольшую передышку. Сергей откинул барабан, вытряхнул гильзы, загнал в опустевшие гнезда новые патроны… Как раз вовремя, чтобы через две секунды выпустить их в упор по очередным врагам.
Палуба вокруг него опустела, и Кабанов вдруг ощутил страшную усталость, какая наваливается на человека, выполнившего свой долг до конца. Сделать больше он просто не мог. Раны разом напомнили о себе жгучей болью. Сергей осмотрелся.
От противоположного борта к нему мимо убитого сэра Джейкоба медленно, как в кино, бежали пятеро. Возле распахнутого люка лежал мертвый Грушевский. Из люка, уплывая в знойное и пронзительно-синее небо, поднималась сизая струйка дыма. Фитиль догорал.
Сергей машинально сунул опустевший револьвер в кобуру, и тут внизу громыхнуло.
«Морской вепрь» вспух изнутри. Фонтан палубных досок и обломков взметнулся в небо, подгоняемый многометровыми языками фиолетового пламени. Перебитые мачты медленно и торжественно рухнули на стоявшую вплотную «Мэри», расшвыривая обрывки канатов и клочки пылающих парусов. Ослабленная несколькими залпами обшивка фрегата не выдержала взрыва нескольких тонн пороха. Взрывная волна снесла фальшборт бригантины и ворвалась в орудийные порты. Рванули стоявшие возле орудий бочонки с порохом, снося переборки и палубы. Погреба «Мэри» были почти пусты, но и того, что там оставалось, хватило вполне. Она взорвалась полминуты спустя, когда до пороха добралось соревнующееся с водой пламя…
Понятия не имею, как мы уцелели в этом аду. Вместо связной картины в памяти остались разрозненные обрывки. Прыгающие на квартердек пираты, рвущая их тела картечь охотничьего карабина, занесенная надо мной сабля, мой выстрел в упор, калейдоскоп ударов, мелькающий разъяренным дьяволом Серега, еще один выстрел…
В безумной лихорадке боя мне было не до оценки нашего положения, и лишь спустив шлюпку, я понял, что дело – труба, и сейчас Кабан взорвет всех к чертовой матери. Но даже это знание пришло как нечто абстрактное, точно моей судьбы это никак не касалось. Никогда не считая себя храбрецом, тогда я не испытывал ни малейшего страха. Я вообще ничего не испытывал, кроме какого-то необъяснимого азарта.
«Есть упоение в бою…» Да, есть. Признаю правоту поэта. Только упоение это сродни алкогольному и заглушает все остальное. Человек теряет голову, и спроси его потом – не вспомнит, что делал, когда и как. Редкие люди сохраняют способность рассуждать в таком состоянии, а если они при этом умеют отдавать четкие приказы, то им цены нет.
Выполняя приказ, я помог спуститься в шлюпку раненым Сорокину и Кузьмину, подтолкнул туда каким-то чудом уцелевшего Петровича и крикнул остальным, бившимся у трапов на ют, чтобы они приготовились по сигналу покинуть корабль. Натиск пиратов не слабел, но Ардылов переиначил мои слова и сбежал в шлюпку. Остальные сражались, позабыв обо всем.
И тут атака на трапы внезапно захлебнулась. Часть флибустьеров бросилась обратно на фрегат, а вскоре я услышал сигнал Кабанова – три револьверных выстрела подряд, а после краткой паузы еще три. Похоже, ребята свое дело сделали.
– Все в шлюпку! Сейчас рванет! Отходим! – я заорал так, что не узнал своего голоса.
Наверное, я мог бы и не кричать. Все знали значение сигналов, и через минуту мы отвалили от борта обреченной бригантины.
Думаю, что мы побили рекорд по скоростной гребле, и все равно не успели отойти достаточно далеко. Нас спасло то, что нас прикрывал борт бригантины, и обломки взорвавшегося фрегата миновали шлюпку. Мы продолжали грести изо всех сил, и тут рванула бригантина. Вокруг нас обильно падали обломки, но, к счастью, ни один не обрушился на чью-то голову.
– Поворачивай! Там мог кто-нибудь уцелеть, – твердо приказал Сорокин. Мы молча развернули шлюпку и направились к тому месту, где недавно сцепились в схватке два корабля. И только тогда я посмотрел, кто же уцелел в кромешном аду боя.